— А что ты тогда с ней сделал? Она же помрёт сейчас.
— Не помрёт, — возразил Лис. — Ты даже не представляешь, насколько это живучий экземпляр.
Мужчина присел на корточки. Мы с ним уставились друг на друга.
Он кучеряво выругался, а я пыталась понять, кого вижу перед собой.
— Та-а-ак, — протянул он со вздохом. — Елисей, какого чёрта?! Ты думаешь, что делаешь?.. Кира, ну-ка, вставай!
Он просунул руки мне под мышки и рывком поднял на ноги. Ноги тут же подкосились, и я рухнула обратно на пол.
— Кира?! Ничего себе жар… А ну, иди сюда, держись за меня.
Он ещё раз попытался поставить меня на ноги. Я вцепилась в его одежду и повисла на его руках.
— Оставь её. Тоже мне, красный крест… — сказал Лис. — Её надо вернуть в камеру, и выпьем спокойно.
— Всё, никаких камер. Я забираю её к себе, — отрезал мужчина, знавший моё имя.
Он легко поднял меня на руки и понёс в коридор. Я смотрела в потолок, расплывающийся надо мной.
— Кира, ты слышишь меня? — спросил голос на гатри.
— Ты кто?
— О, плохо дело… Это Файр, Кира. Файр Альдон. Помнишь такого?
— Нет, — честно призналась я и потеряла сознание.
— Кира, ты спишь?
Таким образом Альдон проверял, в сознании я или нет. Если я не отвечала, а иногда на это просто не было сил, то он слегка трепал меня и даже пощипывал, проверяя реакции.
В этот раз я его слышала, и чтобы он лишний раз меня не касался, я нашла в себе силы хотя бы поморщиться.
— Отлично. Кира, тебе надо кое-что выпить.
Я почувствовала, как большая подушка под моей спиной начинает шевелиться и немного поднимается, а в губы утыкается край чашки.
— Это не очень горячо. Можешь сразу глотать. Давай.
Вот всю жизнь мечтала поваляться пластом, и чтобы обо мне заботился любящий мужчина. Но когда мечта не простая, а составная, её части, если и сбываются, то не вместе, а в лучшем случае по очереди, отчего весь кайф рассеивается, и получается какая-нибудь мучительная нелепость.
У меня пока сбылось насчёт валяться пластом. Всему виной были сутки, которые я провела в ледяном чулане. Слишком сильное переохлаждение, простудилась. Мне случалось тяжело болеть, и в детстве, и потом, и температура иногда бывала очень высокая, но никогда мне при этом не было так безнадёжно плохо. В те короткие промежутки времени, когда я выходила из забытья, меня трясло от озноба. Мысли ускользали, сосредоточиться было трудно, зрение подводило, и видимо поэтому я плохо соображала, где я, кто я, и кто вокруг меня. Временами я чувствовала, как покрываюсь потом, как он стекает по мне, и после этого ненадолго становилось полегче, и тогда я начинала вспоминать и понимать, что происходит. В эти минуты я узнавала Альдона, который все эти дни держал меня в своей комнатке и не разрешал никому приближаться ко мне. Сиделка из него была, прямо скажем, неумелая, но понимала я это только тогда, когда лихорадка отступала. Тогда мне становилось неловко и даже противно, что Альдон меня трогает, обтирает, меняет подстилки на постели. Я долго вспоминала историю моих взаимоотношений с Альдоном, а когда всё-таки с трудом вспомнила, стало только хуже. Чтобы как-то примириться с моим положением, я попыталась вспоминать своего кудрявого принца, который спас мне жизнь в гиблом слое. Будто бы это он помогает мне и сражается за меня со смертью… Нехорошо это, наверное, но так мне было легче.
— Давай-давай, выпей хоть немножко.
Из чашки приятно пахло малиной. Я разлепила губы, потянула жидкость. Что-то действительно малиновое, очень сладкий отвар. Но больше, чем на три глотка, меня всё равно не хватило.
— Хорошо, умница.
Подушка опустилась вместе со мной.
Питьё немного взбодрило меня. Я сосредоточилась на том, что происходило вокруг, слышала шаги Альдона по комнате и его дыхание, звяканье посуды. Открывать глаза было лень, но голосовые связки не бастовали.
— Файр, сколько дней я здесь?
— Шестой уже пошёл, — ответил он и подошёл к постели.
Шестой. Итого восьмой день, как мы с Ло вылетели с базы. Значит, дома уже давно поняли, что мы влипли, что что-то случилось.
— Когда эта ерунда со мной закончится?
Файр вздохнул:
— Похоже, у тебя пневмония. У этих головорезов ни врача, ни антибиотиков, только йод и пластыри. Говорят, у них все здоровяки, никто не болеет… Так что пройдёт, когда само пройдёт. Вот, малины сушёной на местном рынке достал. Может быть, жар чаще спадать будет. Ты только пей побольше. Давай ещё, а?
Я открыла глаза. В комнате топилась массивная чугунная печка на ножках. Свет давал вертикально закреплённый на полочке фонарь. Помещение совсем маленькое, кроме кровати и печки был ещё то ли ящик, то ли сундук в самом углу, а больше ничего бы и не разместить. Даже посуда теснилась на подоконнике.
Файр стоял надо мной в брюках и майке. В руке он держал чашку.
— Что, так жарко? — уточнила я, глядя на его голые плечи с опаской.
— Да, здесь тепло. Но когда у тебя температура сильно поднимается, тебе кажется, что вокруг холодно. Ну что, глотнёшь ещё?
— Ладно, давай.
Он приподнял меня вместе с подушкой, и я сделала ещё несколько глотков.
— Файр, ты здесь зачем?
Он не стал делать вид, что не понял вопроса. Усмехнулся, пожал плечами:
— Ну, как тебе попроще объяснить… Каждый выживает, как может. Вот это, наверное, будет самый точный ответ.
Он отставил чашку на подоконник.
— Ты ведь знаешь, что здесь? И кто все эти ребята? И чего они добиваются?
— Знаю, — кивнул Альдон.
— Они-то ладно. Они за свой интерес играют. Но ты же терракотовый! Ты же должен защищать империю от таких… Ты же гатрийский аристократ, наконец! Как можно выжить, став предателем, ты о чём вообще?! Кому ты нужен теперь? Тебя проклянут и те, и эти, и сдохнешь ни за что, дурак…